Ненавижу этот город. Здесь почти не бывает солнца, не знаю, чья это вина. То ли солнце просто обходит его стороной, то ли вместо него уже давно светит лампочка на двадцать пять ватт. Широкие спящие улицы, как всегда, застелены липким туманом. Даже воздух будто рваный, и тяжело дышать. С неба сыплется что-то непонятное. Холодные комочки, мокрые, будто дождь, но в тоже время легкие почти как снег. Ненавижу эту зиму. Когда-то я любила такую – теплую, мокрую и серую. Тогда я была глупой и романтичной, смотрящей на мир сквозь оконное стекло. Теперь я готова ненавидеть ее сильней всего на свете. Самая мерзкая погода. Под ногами мокрый снег пополам с солью. На каждом шаге сапоги наполовину погружаются в темную массу и с сытым чавканьем поднимаются обратно. Рядом тихо идет Аня. Я слышу, как ее кеды сквозь снег шуршат по мокрому асфальту. Ее пальто и шарф в розовую клетку мелькают чуть слева. Она чуть притормаживает и молча протягивает мне ладонь в толстой варежке. Я голыми пальцами беру ее руку, и мы идем дальше к остановке, благо, до нее всего два шага... Я не выдержу, хочется скорее отмучаться и вернуться домой, к старому дивану и теплым одеялам. А еще к телевизору и недоеденному торту. Наверно, я улыбнулась, потому что Анька тоже улыбается. Это хорошо. Я люблю ее улыбку, но последнее время она редко улыбается. А жаль. Впереди – прозрачная будка остановки, чуть позади – автобус. Первое счастье за сегодня – не стоять полчаса только для того, чтобы проехать пять минут в прокуренном салоне. Знакомое чавканье резины по снежной каше, звук тормозов и тихий шорох открывающейся двери. Зайти в пустой автобус, рухнуть на сиденье и молча протянуть водителю чуть влажную от рук стопку монет. Всего три остановки по прямой. А теперь выключить поднадоевшую песню, сунуть телефон в карман и обнять Аньку. Последние дни я боюсь за нее больше, чем раньше. Интересно, почему? Как же мне хотелось бы знать...

Я сняла наушники, слушала ветер
В открытые двери пустой маршрутки.
Ветер рассказал мне о страшном секрете,
Что нам остаются последние сутки.

Снова открывается дверь автобуса, за ней – очередная остановка и старое здание городской больницы в глубине между высокими домами. Старые гриндера и новые розовые кеды на пустой дорожке из бетонных плит. Нелепо, но так и есть. Здесь всегда так странно. За забором зима, а здесь время будто застыло на отметке "октябрь". В то время, когда в городе падает снег с дождем, здесь с деревьев облетает последняя листва. Ну, пусть лучше уж так. Блин, этот дом всегда так выныривал из ниоткуда? И дверь у них какая-то новая. Ладно, через час можно будет домой. Куртку в гардероб, поймав недоуменный взгляд медсестры. На ноги бахилы. Нелепое изобретение человечества, не понимаю, зачем они нужны. Анька идет рядом, до боли сжав мою руку. Она не любит это место, но выбора совсем нет. Только платная клиника, но там нам хватит денег только на вход. И все равно будет то же самое. Не нужно, не нервничай, девочка моя, ведь это недолго. Хорошо? Три поворота беззвучных шагов по истертому линолеуму, по полу грязные следы от прорванных бахил. Ну и пусть так. Аня заходит в кабинет, а мне остается только сидеть и ждать. Через десять минут она выходит, и мы идем обратно к выходу. И ради этого я каждый день катаюсь сюда. Но я не хочу, чтобы это заканчивалось. Потому что это будет означать, что Аньки больше нет. Простая логика. И смешок углами рта. Номерок в обмен на куртку и на выход.
Хлопок входной двери и почти час тишины разрывается коротким вопросом:
-И что теперь?
-Ничего. – Кеды летят на пол, пальто за ними и несколько быстрых шагов до комнаты. Я расшнуровываю ботинки, скидываю куртку и иду в зал. Анька сидит на диване, обхватив руками колени. На губы натянута неумелая улыбка. Короткий взгляд на два разноцветных прямоугольника бумаги на полу. Один зачем-то разорван почти надвое.
-Ты зачем так? – на меня пустой взгляд, и чуть движутся бесцветные губы:
-А зачем ты так? На фиг эти путевки? Все равно никуда не поедем. – На путевки сверху летит подушка, и по ее щекам слезы.
-Не надо. Все будет хорошо, Ань... – Смазанный удар по щеке. Молчание. И тихий шепот.
-Нет. Хорошо уже ничего не будет. Они не ошибаются. – По спине холодный пот. Я не хочу так. Ну зачем она говорит загадками?!
-Ты о чем?
-У нас максимум неделя. – И сердце бьется с перебоями. Только не это, только не так, так нельзя, так неправильно... – А вообще, я могу не проснуться с утра.
Нет, не хочу, не неделя, только проснуться... Мысли прерывает тихая, невозможная просьба:
-Слушай, а включи песню. Ну, ту, которую ты любишь.
Пульт, центр, второй диск, четвертая песня... И на всю квартиру – тихий голос: " А у тебя СПИД – и значит, мы умрем "
Толстый свитер Аньки летит на пол. Она растягивается, откидывает голову на спинку дивана, и я слышу громкий смех. Водолазка летит вслед за свитером... Не терять ни минуты, и уже все равно, что потом... Руки с короткими черными ногтями по болезненно белой коже, теплые губы по шее. И вот уже вниз летят черные джинсы, за ними отправляются еще одни, потерто-синие, с отчетливыми следами лезвия на штанинах... И уже ничего не мешает. На коже – поцелуи пополам со следами от пальцев, губы навстречу, языком привычно задеть сережку и целовать, целовать, целовать...

Будем глотать в больнице лекарства,
Не думать про завтра, не включать телевизор,
На карте искать тридесятое царство,
А вдруг повезет, и достанутся визы.

Утро. За окном... солнце? Боже, как же красиво. А я уже и не помнила, какое оно... Сейчас бы открыть окно, закурить, а потом посмотреть, как еще горящий окурок летит вниз, обгоняя этажи. Нельзя, Анька рядом. Тогда на кухню. И все в той же последовательности. А потом кофе с позавчерашним тортом, радио и разбудить Аньку. Не затушенная сигарета отправилась в асфальт. Закрыть окно, поставить чайник, пойти разбудить Аньку. Три шага до зала, два – до дивана, и рука на хрупкое плечо:
-Просыпайся. – Ничего в ответ, только музыка, не выключенная с вечера: "А у тебя СПИД – и значит, мы умрем". По спине холод, сердце бьется о ребра, руки трясут легкое, будто воздушное тело. Проснись, только проснись... Ничего. Рука к ее груди, сердца не слышно. Что там нужно, чтобы проверить дыхание? Зеркало? До косметички и обратно, маленькое зеркальце к лицу. И опять ничего. Значит, все так, как она и сказала... Легко поцеловать в остывающие веки. Броситься к окну, рвануть раму так, чтобы ударилась о стену. Теперь уже все равно. В руках еще одна сигарета, к черту легкие. Блин, я как в дешевой книжонке... Нет, там они обычно сидят на подоконнике. Значит, и я сяду. А что такого? Из горла – истерический хохот. Пусть все слышат. А потом швырнуть окурок вниз, с холодного окна... Натянуть водолазку, влезть в джинсы. Ботинки, куртка, перчатки, ключ в руки и хлопок входной двери. Позвонить соседке, сунуть ключи и уйти, не оборачиваясь. Лететь по улице, наступая прямо в жидкий снег. Теперь уже можно любить эту зиму. Рукой нашарить в кармане телефон, сунуть в ухо наушник, включить песню. И бежать непонятно куда под звуки неумирающей Земфиры. Мимо домов, вдоль набережной, вперед... Стирать выступающие слезы, молча бежать мимо редких любопытных прохожих. Где-то сбоку громкий возглас:
-Куда несешься? Там что, горит? – сзади двое парней. За спинами разрисованная стена, в руках баллончики с краской. Может, подойти? Шаг, два, три...
-Баллончик не одолжишь?
-Да бери. Только там немного осталось.
-Без разницы. Мне много не надо. – Штрих за штрихом, на стене "Лика" и "Анька", сплетенные вместе. Парней позади уже нет. Ну и хорошо. Баллончик в карман и бежать дальше. Хоть бы знать, куда. Хотя, вон и ответ. Смотровая вышка на берегу, аттракцион для туристов. На входе – никого, вдавить кнопку лифта, две минуты ожидания, и вокруг – свобода. Серо-голубое, еще не проснувшееся море, спящий город и никого рядом. В ушах бьется та самая песня. Из кармана – баллончик, буквы по бетонной стене. "И значит, мы умрем". Точно. Баллончик вниз, сама за ним. И все уже не важно.

Не рассчитались с долгами, свинтили,
До скорого, мама, ключи у соседки.
Я дула на веки, пока не остыли,
И плакала тихо, и ставила метки.

В ушах колотится песня. И вся история в этом припеве:

А у тебя СПИД – и значит, мы умрем.
У тебя СПИД – значит, мы умрем.
Но у тебя СПИД – и, значит, мы умрем.
У тебя – и значит мы...

Последний смех и все приближающийся берег. И значит, мы умрем.